От позитивизма к неопозитивизму

высокопрофессиональной и специализированной деятельностью по выявлению с

помощью особой техники точного смысла слов и выражений, обнаружению и

устранению бессмыслицы,— таков идеал лингвистических аналитиков. Философия

становится одной из многих специальных дисциплин. В прошлом были великие

философы, а теперь впервые в истории появились философы «искусные»,

подчеркивал Л. Витгенштейн 5.

Конечно, строго говоря, по Витгенштейну, философия—это не наука, а

философ не является ученым. В самом деле, ведь философ (имеется в виду

философ-аналитик) не строит каких-либо объясняющих теорий или гипотез,

которые могут подтверждаться или не подтверждаться фактами. Не похож он и

на логика или математика, который строит дедуктивные конструкции и

доказывает теоремы, исходя из некоторых аксиом. Философ-аналитик занят

анализом смысла слов и выражений обычного, актуально используемого языка,

описанием того, что реально дано в языке. Философия, таким образом, есть

описательная дисциплина, но не в смысле описательной эмпирической науки,

которая формулирует те или иные генерализации на основе статистического

подсчета разных случаев (не в смысле, например, описательной лингвистики,

которая, интересуясь частотой употребления того или иного словесного

оборота, очевидно, должна заняться конкретным эмпирическим исследованием,

опросом людей).

Язык интересует философа не в его чисто лингвистических качествах, а как

носитель значений. При этом одно и то же значение может быть выражено

разными языковыми средствами и даже в разных национальных языках. Значения

философом могут быть выявлены путем своеобразного «идеального

эксперимента», т. е. мысленного представления возможных ситуаций, в которых

употребляется то или иное слово, простого «всматривания» в работу языка и

фиксирования того, что «непосредственно очевидно».

«Было бы правильно сказать, — пишет Л. Витгенштейн,— что наш анализ не

может быть научным... В наших рассуждениях не должно быть ничего

гипотетического. Мы должны избавиться от всяких объяснений, и одно лишь

описание должно занять их место. И это описание получает свою способность

прояснять, т. е. свою цель в связи с отношением к философским проблемам.

Они, конечно, не являются эмпирическими; они разрешаются скорее

всматриванием в работу нашего языка, и притом таким образом, чтобы

заставить нас осознать эту работу, несмотря на побуждение к ее неверному

пониманию. Проблемы разрешаются не путем представления новой информации, но

путем нового распределения того, что мы всегда знали» 6.

Дж. Райл также обращает внимание на отличие работы философа-аналитика от

работы логика. Излагая его точку зрения, Т. И. Хилл пишет: «...работа

философа не совпадает с работой логика — хотя некоторые философы в то же

время являются и логиками, — так как в отличие от выводов логика

философские аргументы никогда не могут стать доказательствами и не

предназначены быть ими. В отличие от доказательств они не имеют посылок. В

той мере, в какой работа философа является позитивной, она схожа с усилиями

хирурга описать студентам свои действия и затем проконтролировать свои

описания путем медленных повторений своих действий» 7.

Уже на основании данной нами самой общей характеристики лингвистической

философии нетрудно выявить те внутренние противоречия, которые с самого

начала разъедают ее и ведут к определенным сдвигам, не только выводящим за

рамки этого вида философского анализа, но, как мы попробуем показать, при

известных условиях и за пределы аналитической философии вообще.

В самом деле, лингвистический анализ пытался утвердить себя в качестве

некоей специальной дисциплины, хотя и не являющейся наукой в строгом смысле

слова, но способной к получению точных и бесспорных результатов,

окончательно сбросившей с себя груз «метафизическ,6их» предпосылок, т. е.

того или иного решения философских проблем, понимаемых в качестве

подлинных. Но это диктовало необходимость отказаться от формулировки какой

бы то ни было философской программы и обусловило претензию на отсутствие в

этом течении не только каких-либо теоретических установок, принципов, но

даже и определенного метода анализа. Выбор того или иного метода означает

его предпочтение другим, что неизбежно влечет некоторые «метафизические»

следствия. Лингвистические же аналитики претендуют на построение

«беспрограммного анализа».

Именно поэтому Л. Витгенштсйну не оставалось ничего другого, как заявить,

что «не существует единственного философского метода, хотя действительно

существуют различные конкретные методы, подобно различным терапиям» 8.

Логика принятия идеи о возможности «беспрограммного анализа» заставляет

Дж. Райла идти еще дальше и утверждать, что даже методы самой этой школы в

философии нельзя считать единственно возможными: «То, что предлагаемый или

демонстрируемый метод является собственным методом, или единственным

собственным методом, или частью единственного собственного метода

философствования, не суть истина индивидуального откровения или же дело

персонального вкуса. Это — философское высказывание, притом такое, которое

утверждает определенный принцип. Поэтому школа, которая претендовала бы на

то, что только она находится на верном пути вследствие своей монополии на

истинный метод, была бы лишь... претенциозной монополией на философский

принцип» 9. Это же обстоятельство обусловливает и принципиальный отказ Л.

Витгенштейна от какого бы то ни было общего определения языка (и даже

формулировки в общем виде понимания значения как употребления) и

предпочтение им конкретного анализа смысла тех или иных слов внутри

отдельных «языковых игр».

Вместе с тем, как бы ни хотели лингвистические аналитики избежать

«метафизических» следствий путем принятия какой бы то ни было программы,

сама необходимость утвердить свое направление в качестве философии,

отличной от всех других, по самой логике дела не могла не вести к принятию

определенных предпосылок, то ли формулируемых явно, то ли демонстрируемых в

самой технике и практике анализа (таков вообще парадокс всякой претендующей

на «беспредпосылочность» философии).

В данной связи обратим внимание на существующую среди лингвистических

философов своеобразную двойственность в оценке созданной Л. Витгенштейном

техники анализа (установление того, сформулирован ли вопрос «вне» или

«внутри» той пли иной «языковой игры», подстановка на место одних выражений

других, выявление так называемых «парадигмических» случаев). С одной

стороны, принадлежность к данному направлению заставляет весьма высоко

оценивать технику лингвистического анализа как позволяющую строго и

недвусмысленно разрешать философские проблемы. Сам Л. Витгенштеин в беседе

с Дж. Муром заявил, что наиболее ценным его достижением является не

получение тех или иных философских результатов, а разработка техники,

метода разрешения философских проблем 10. С другой стороны, принципиальный

отказ от философской программы (продиктованный именно теоретическими

соображениями) заставляет и самого Л. Внтгенштейна, и его последователей

отвергать наличие и обязательность какого бы то ни было философского

метода.

Изучение практики лингвистических аналитиков показывает, что те

предпосылки, из которых они реально исходят в своей деятельности, во-

первых, носят явно философский (на языке аналитиков «метафизический»)

характер и, во-вторых, весьма неубедительны. Основной такой предпосылкой

является прежде всего сама установка на то, что смысл слов ищется в их

обычном употреблении, а корень философских проблем («метафизических

псевдопроблем» на языке аналитиков) усматривается в нарушении правил

обыденного языка. Однако само понятие «обыденный язык» весьма неясно.

Очевидно, обыденный язык не просто эмпирически имеющее место

словоупотребление хотя бы уже потому, что именно в этом процессе возникают

бессмыслицы, порождающие, согласно лингвистическим аналитикам, философские

затруднения. При таком понимании обыденного языка последний не мог бы

обеспечить критерии смысла.

Но нельзя дать обыденному языку и другое определение, а именно понимать

его как язык, который употреблялся бы в определенных обстоятельствах. Дело

в том, что если в обыденный язык включать только те выражения, которые

имеют смысл в некоторых обстоятельствах, то, очевидно, обыденный язык не

может быть сам критерием того, что имеет смысл и что не имеет. Но если

неясно, что именно следует относить к обыденному языку, то, по-видимому,

невозможно говорить о работе философа как о простом «описании»

использования выражений в этом языке, ибо сами эти «использования» отнюдь

не очевидны11.

Поскольку реальное использование языка само порождает антиномии, оно не

может быть средством их разрешения. В связи с этим лингвистические

философы вынуждены говорить о том, что подлинные логические характеристики

многих выражений «скрыты» или «затемнены» их актуальным использованием. Но

в таком случае для того, чтобы различить «критическое» и «некритическое»

словоупотребление, «подлинные» и «кажущиеся» логические характеристики,

приходится, очевидно, скрытым образом апеллировать к какому-то критерию,

который выходит за рамки простого актуального использования. Поэтому

претензия на то, что смысл того или иного выражения открывается путем

простого наблюдения, «всматривания» в работу языка, несостоятельна и не

соответствует практике самих аналитиков.

Действительно, если мы не решаем философские затруднения с помощью

обыденного языка, а, наоборот, с помощью определенных философских (скрытых

и явных) соображений определяем критерии осмысленности, то в таком случае

рушится весь замысел философии лингвистического анализа.

Нужно сказать, что сторонники этого направления рисуют картину

собственной практики, существенно отличную от простого «всматривания» в

факты языка и последующего их описания. Мало просто собирать различные

случаи словоупотребления. «Сущность» становится «обозримой» не посредством

«анализа» или пассивного наблюдения над тем, что «уже лежит перед глазами»,

пишет Дж. Райл, а с помощью «нового упорядочения или даже нескольких таких

упорядочений, которые я должен произвести... Поэтому-то и нет метода в

философии, так как нет метода для изобретения случаев и для упорядочения

их... Так же, как нет метода для того, чтобы «быть пораженным» скорее одним

фактом, чем другим...» 12.

Но отсюда вытекает возможность (и неизбежность) разного понимания фактов

языка, разного осмысления того, что же считать подлинным, а не мнимым

употреблением (значением) того или иного слова. Не случайно среди

философов, практикующих лингвистический анализ, столь велики расхождения во

мнениях. Нетрудно показать, что в своеобразной форме анализа слов

разговорного языка во многом воспроизводятся те принципиальные трудности и

основные их решения, которые уже имели место в истории философии. Так,

например, при анализе слов и выражений, относящихся к психике («сознавать»,

«мыслить», «воспринимать» и т. д.), Дж. Райл, по существу, воспроизводит

бихевиористскую позицию.

Сама лингвистическая философия, таким образом, оказывается своеобразным

видом «метафизики», выступающей в облачении техники языкового анализа, хотя

и не решающейся признать свою подлинную сущность.

Однако если согласиться с тезисом, что невозможно избежать

«метафизических» утверждений при лингвистическом анализе, и одновременно

принять тезис аналитиков об отсутствии какого бы то ни было

предпочтительного метода философствования, то тогда открывается возможность

построения самых откровенных «метафизических» концепций, не вступая в

формальное противоречие с лингвистическим анализом. Парадоксальность

последнего состоит в том, что он заводит свою борьбу с «метафизикой»

настолько далеко, что даже само декларирование принципиальной

«антиметафизичности» считается «метафизикой». Тем самым в лице

лингвистического анализа аналитическая философия доходит до той грани,

когда она, по существу, отрицает себя и выводит за собственные пределы.

Отмеченная возможность реализуется рядом философов. Так, П. Строусон в

книге «Индивиды» строит своеобразную «дескриптивную метафизику», пытаясь на

основе анализа ряда выражений обычного языка делать заключения о реальной

структуре бытия. В книге Ст. Хэмпшира «Мысль и действие» аналитический

метод философствования не является единственным и даже главным. Философская

концепция, развиваемая Ст. Хэмпширом, в ряде пунктов близка к идеям

феноменолога М. Мерло-Понти. Ст. Хэмпшир критикует аналитическую философию

за ее претензию на окончательное решение философских трудностей при помощи

анализа языка и подчеркивает, что сам обыденный язык следует понимать в

процессе бесконечного изменения и развития и в его обусловленности

социальными институтами. «Философское исследование никогда не сможет быть

завершено» 13,— считает он. Вместе с тем по формальным признакам и П.

Строусон, и Ст. Хэмпшир должны быть отнесены к представителям

лингвистической философии, поскольку последняя не отвергает никаких

философских методов, а оба названных философа не отказываются полностью и

от анализа обыденного языка.

Еще одни парадокс лингвистической философии состоит в том, что решение

задачи, которую ставят перед собой аналитики (искоренение философских

проблем), должно было бы привести к уничтожению всякой философской

деятельности, в том числе и аналитической. Этот момент подметил и остроумно

охарактеризовал Прайс: «И вот перед нами забавное зрелище: профессиональный

философ сознательно и методически вызывает головную боль, которую он

впоследствии должен излечить. Студент тратит первый год философского курса,

стараясь заполучить болезнь, и затем тратит второй год для того, чтобы

избавиться от нее. Однако если бы все шло иначе, терапевты не имели бы

пациентов» 14.

Правда, такой вывод следует лишь в том случае, когда задачи

лингвистического анализа ограничены философской терапией. Если придать

деятельности аналитиков также и некоторый позитивный смысл, она может

выглядеть более перспективной. В рамках анализа значений обыденного языка

единственная возможность позитивной работы может заключаться в том, чтобы

исследовать значение не только тех слов и выражений, которые вызывают

философские затруднения, но вообще разнообразных языковых форм

безотносительно к их связи с философией. По такому пути фактически пошел

Дж. Остин. Лингвистический анализ в этом случае выходит за рамки философии

и превращается в какую-то специальную дисциплину (не становясь, впрочем, и

лингвистикой). Сам Дж. Остин всячески подчеркивал близость методов своей

деятельности к методам естественных наук и считал, что он создает какую-то

«новую науку о языке», которая займет место того, что ныне называется

философией, выйдя далеко за ее пределы. Если бы обычная грамматика и

синтаксис были более общими и одновременно более эмпирическими, считал Дж.

Остин, они включали бы в себя многое из того, чем сегодня занимается

философия,— последняя в этом случае стала бы научной 15.

Но есть и другой путь превращения исследования обыденного языка в научное

занятие. Признав, что обыденный язык является «формой жизни» и так или

иначе связан с социальными институтами, можно исследовать зависимость языка

от системы культуры в целом и его изменения в процессе социально-

культурного развития человечества. Такой путь предлагает С. Тулмин. По-

видимому, это имеет смысл, так же как и изучение усвоения языка ребенком в

процессе индивидуального развития психики (работа, подобная той, которую

осуществляет швейцарский психолог, философ и логик Ж. Пиаже). Если бы это

было сделано, считает Тулмин, то лингвистический анализ привел бы к

возникновению новой науки, которая исследовала бы взаимоотношение

концептуальных онтогении и философии 16.

Программа С. Тулмина предполагает, однако, превращение обыденного языка

из средства решения философских проблем в объект научного изучения, что

означает формулирование теорий и гипотез по всем правилам, принятым в

современной науке. Иными словами, реализация этой программы выражала бы не

новый этап в развитии лингвистической философии, а, в сущности, выход за

пределы аналитической философии вообще.

Краткий очерк современного состояния лингвистической философии уместно

закончить следующим весьма симптоматичным высказыванием Ф. Вайсмана,

участника аналитического движения на разных его этапах: «...невозможно...

доказать, что данное выражение является естественным, метафора —

соответствующей, вопрос — имеющим смысл (или таким, на который нельзя

ответить), сочетание слов — осмысленным (или лишенным смысла)...

Утверждение о том, что метафизика — нонсенс, само является нонсенсом» 17.

Любопытно, что это утверждает бывший ассистент одного из основателей

логического позитивизма — М. Шлика, активный член «Венского кружка» —

объединения, послужившего идейным и организационным ядром этого

философского направления.

* *

*

Логический позитивизм пытался обеспечить полное и четкое разделение

научных и «метафизических» утверждений. Неудача этой затеи могла вести к

выводу о необходимости более последовательного проведения линии

«антиметафизического» философского анализа, не исходящего из каких-либо

философских предпосылок («беспрограммного») и в то же время обращенного

преимущественно на факты обыденного языка. Ведь именно естественный,

обычный язык казался тем средством, которое способно излечить от

«метафизических» псевдопроблем скорее и надежнее, чем основательно

обремененная «метафизикой» наука. По этому пути и пошла философия

лингвистического анализа. К чему привел этот путь, мы пытались показать

выше.

Но признание провала логико-позитивистской программы могло сопровождаться

и иным выводом. Не бессмысленна ли сама идея принципиального

противопоставления философских и специально научных проблем? Может быть, не

следует пытаться избавить науку вообще от всякой философской «метафизики»,

а лишь попробовать освободиться от дурной «метафизики» (в частности,

позитивистской) в пользу такой, которая соответствует практике и логике

функционирования современного научного знания?

Положительный ответ на этот вопрос в той или иной степени (в зависимости

от того, насколько радикальные выводы делаются из него) выводит за рамки

позитивизма в строгом смысле слова. Он ориентирует на исследование

философско-методологической проблематики науки (в отличие от ориентации

философии лингвистического анализа).

Отход от доктрины логического позитивизма в понимании отношения философии и

науки и в методологическом исследовании научного знания практически

осуществлялся у ее сторонников с разной степенью последовательности. У

таких философов, как, например, Г. Фейгл, признание осмысленности

психофизической проблемы (считавшейся ортодоксальным логическим

позитивизмом псевдопроблемой) и принятие гносеологической концепции

«семантического реализма» сочетается с сохранением многих тезисов

логического эмпиризма. Для представителей так называемого «логического

прагматизма» (У. Куйн, А. Пап и др.) характерен отказ от большинства

тезисов логического позитивизма, но вместе с тем сохранение ориентации на

анализ, понимаемый как построение искусственных языковых систем с помощью

аппарата математической логики в качестве орудия философской деятельности.

К. Поппер, сыгравший в свое время значительную роль в становлении ряда идей

логического позитивизма, не только отошел от позитивизма (выражением чего

служит, в частности, принятие им своеобразной платонистической

«реалистической» концепции), но в известной мере вышел за рамки

аналитической философии (т. е. философии, ориентированной на анализ языка),

подчеркивая, что философские проблемы не сводятся к анализу языка. Наконец,

идеи, развиваемые в последние годы Т. Куном (к которым тяготеют П.

Фейерабенд и некоторые другие философы), носят антипозитивистский характер,

ибо из тезиса о «революциях в науке» и существовании разных типов научного

знания делается вывод об отсутствии какой-либо внеисторической демаркации

научных и «метафизических» проблем. Сама «парадигма», определяющая характер

того или иного исторического типа научного знания, рассматривается не

просто как структура искусственного или естественного языка, а как нечто

связанное с функционированием культурных институтов данного общества. При

всех слабостях и недостатках взгляды Т. Куна и примыкающих к нему

методологов имеют явную антипозитивистскую ориентацию.

Таковы некоторые итоги и тенденции эволюции позитивистской философии. Эта

философия не только не обладает сегодня крупными и влиятельными

концепциями, но в значительной мере утратила уверенность в себе, охотно

допуская возможность (и даже неизбежность) других, даже откровенно

«метафизических», направлений. Представление о возможности устранить из

науки специфически-философскую мировоззренческую проблематику и превратить

философию в разновидность специальной технической дисциплины оказалось

мифом.

1 Здесь и далее в тексте термин «метафизика» используется чаще всего в том

смысле, в каком он употребляется самими философами-позитивистами и в каком

он употреблялся в истории философии до его переосмысления (как общий

антидиалектический метод) в философии Гегеля и марксизма, а именно:

«метафизика» есть философское учение о началах всего сущего, о всеобщих

принципах бытия, знание о которых не может быть дано в непосредственном

чувственном опыте. Домарксистская философия была не в состоянии адекватно

осмыслить сложные отношения опыта и рационального мышления. Это приводило к

тому, что «метафизика» исторически выступала как философская спекуляция,

оторванная от опыта и противопоставленная ему. Позитивизм отождествляет

«метафизику» с философией вообще и отрицает на этом основании научное

значение всякой философии. В концепциях позитивистов в разряд

«метафизических» нередко попадают такие проблемы, которые в

действительности не относятся к «метафизике» и находят научное разрешение в

философии диалектического материализма. Об истории «метафизики» и о

взаимосвязи «метафизики» как учения о сверхчувственных основах бытия с

метафизикой как антидиалектикой см. статью «Метафизика» в «Философской

энциклопедии» (т. 3. М., 1964, стр. 402—408).

2 В советской философской литературе детально проанализирована доктрина

логического позитивизма. См., например, исследование философских оснований

логического позитивизма и неопозитивистской программы анализа науки в

книгах: И. С. Нарский. Современный позитивизм. М., 1961; В. С. Швырев.

Неопозитивизм и проблемы эмпирического обоснования науки. М., 1966.

3 К какому пониманию отношения анализа и философской «метафизики» все более

приходит лингвистическая философия в настоящее время, будет показано далее.

4 G. Rу1е. Introduction to “The Revolution in Philosophy”. London, 1957, р.

3—4.

5 G. Е. Мооrе. Wittgenstein’s Lectures in 1930—1933. London, 1955, р. 27.

6 L. Wittgenstein. Philosophical Investigations. Oxford, 1953, р. 47.

7 Т. И. Хилл. Современные теории познания. М., 1965, стр. 479. Заметим, что

при попытке характеризовать лингвистическую философию в качестве

сциентистской или антисциентистской возникают значительные трудности.

Стремление к превращению философии в специализированную техническую

дисциплину как будто бы должно было сближать лингвистический анализ со

сциентизмом. В то же время, как мы пытались показать, представители этого

направления отказываются видеть в науке модель осмысленного рассуждения и

не считают собственную деятельность научной в строгом смысле слова.

8 L. Wittgenstein. Philosophical Investigations, р. 51.

9 G. Rу1е. Taking Sides in Philosophy. In: “Philosophy”. London, 1937, р.

332.

10 G. E. Moor. Wittgenstein’s Lectures in 1930—1933, р. 27.

11 G. Charlesworth. Philosophy and Lingustic Analysis. Louvain, 1959, р.

113.

12 G. Ryle. Wittgenstein. In: “The Revolution in Philosophy”. London, 1957,

р. 96. Можно встретить и утверждение о том, что метод, рекомендуемый Л.

Витгенштейном в философии, гораздо ближе стоит к искусству, чем к науке.

D.Pears. Wittgenstain and Austin. In: “ British Analytical Phylosophy”.

London-New York, 1966, р. 38.

13 St. Hampshire. Thought and Action. N.Y. 1900, р. 271—272.

14 Н. Н. Рriсе. Clarity is not Enought. In:” Clarity is not Enought”,

London 1963, р.

15 D. Pears. Wittgenstein and Austin. In: “” British Analytical Phylosophy,

London 1966, р. 23.

16 St. Toulmin. From Logical Analysis to Concpectual History. In: “The

Legacy of Logical Positivism”. Baltimore , 1969, р. 43, 49, 53.

17 Е.Waismanп. How I See Philosophy. N.Y., 1968, р. 24, 38.

Страницы: 1, 2, 3