1.1 Понятие и сущность нормы с точки
зрения философии
1.2 Интеллектуальное самоубийство как одно из свойств норм ненормальности
Глава 2. Признаки нормы
ненормальности
2.1 Гомофобия
как признак нормы ненормальности
2.2Садизм и мазохизм как признак нормы
ненормальности
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ
ВВЕДЕНИЕ
Нормальное и ненормальное — с каждым годом эти понятия меняются местами
всё быстрее. На разных континентах, в разных странах нормы вытесняют друг
друга. Норма сегодня — это почти что мода, с поправкой на объективные
обстоятельства. Да, мода век за веком боролась с нормой и, кажется, одержала
наконец победу. Не безоговорочную, ибо легковесна. Но — ощутимую. Сегодня
большая часть наших представлений о нормальном возникает не из морали, а из
эстетики. Нормальная одежда — модная. Нормальный президент — модный. Нормальные
отношения — в стиле времени. Как, вы еще даже не целовались, хотя знакомы целый
месяц? Ненормальные! Победе моды над моралью можно лишь порадоваться. И радость
была бы искренней, если бы не несколько но. Дело в том, что раньше этика,
определявшая область нормального, вмешивалась в область прекрасного
(неправильная книга, аморальные отношения), а теперь очень часто мода диктует
этике свои условия. Преуспевание, как полагают многие, нынче затмевает собой
честность, а супружеская верность, перестав быть главной добродетелью, как-то
незаметно отправила в небытие и само понятие верности...
Впрочем, нынешний мир
постоянно балансирует на весах, определяющих норму, где одной чашей правит
мода, а другой — мораль. И колебания этих чаш неизбежны. Со временем (или в
других странах, в других социальных группах) мораль берет реванш. Единственное,
что остается неизменным, — наличие в каждой эпохе своих нормальных детей и ненормальных
пасынков...
Еще несколько лет назад
нормальным объяснением многообразия жизни на земле считалась теория Дарвина. А
ведь в ней содержится одно очень важное противоречие, замеченное некогда
великим русским философом Константином Леонтьевым. Если в результате
естественного отбора выживают самые приспособленные звери, ни о каком
многообразии говорить не приходится! В этом случае мир населяют однообразные
особи, которые постоянно совершенствуются в своей силе и власти над другими.
Все прочие обязательно оказываются на первых шагах слабее — а значит, они
обречены! Но мир, как мы знаем, многообразен, и ненормальное в нем почти всегда
становится шагом к чему-то новому, хотя и в звериной, и в человечьей стае
ненормальный зверь всегда оказывается на грани гибели. Что ему помогает? Удача?
Бог? Собственная ненормальность?
Норма, чем бы она ни была
продиктована — модой, моралью, религией, всегда агрессивна. Но она агрессивна
именно в той мере, чтобы создавать плодотворное давление. Ненормальность — это
не еще один вариант существования, это жребий, миссия, ведущая к чему-то
новому. И выполнение этой миссии невозможно без усилия преодоления.
ГЛАВА
1. СУЩНОСТЬ НОРМЫ НЕНОРМАЛЬНОСТИ
1.1
Понятие и сущность нормы с точки зрения философии
Что же есть «норма»? Тем более, что многие люди с подачи уважаемых медиков
совершенно искренне считают депрессии, а тем более суицид, выражением
психического, органического заболевания. «Норма» – самоконтроль,
уравновешанность, внутренняя безконфликтность, добродетельная однородность.
Личностно ориентированная, экзистенциальная философия, напротив, неустанно
подчеркивает «нормальность» самопротиворечивости, разорванности, внутренней
борьбы, амбивалентности-условности «добра» и «зла» в душе. Медицина, следуя
своей главной заповеди сохранения жизни, негативно относится к самоубийству,
полагая его следствием психического заболевания, которое подлежит
медикаментозному лечению. Экзистенциальная философия призывает к сотрудничеству
понимания с самоубийцами, относясь к некоторым из них с потаенным восхищением
как к образцам самостояния духа в его безнадежной борьбе с «материей». Конечно,
невольно «пропагандируя» суицидальные настроения, особливо для «неокрепших
душ».
И
эти две крайности равнообоснованы,они лишь выражают разные антропологические
полюса. Еще Дюркгейм приводил данные о том, что треть всех самоубийств имеет
биологическую подоплеку: наличие психической предрасположенности весьма общего
и неопределенного характера (так называемые «депрессивные характеры»), которая
имеет какую-то вероятность самоактуализации в условиях тотализации внешнего
давления. Приличное количество людей вследствие того действительно болеет
психозами. Но права и экзистенциальная философия, - есть самоубийство как
явление сознания.
Не следует забывать нашу зависимость от тела: мы живем в этом мире в теле
и через тело. Оно – биологическая машина вида и его основная единица, а не наши
сознания, которые появились как оптимизация ориентирования и прогнозирования в
выживании тел. Да, сознанию кажется, что оно «захватило власть», и в редчайших
случаях это близко к очевидности. Однако элементарнейшие наблюдения
свидетельствуют об обратном: большую часть жизни мы обслуживаем тело, некоторые
вещества органически влияют на мозг, изменяя состояния сознания. Но и сознание
в редчайших случаях способно достигать невероятного для большинства контроля
над телом (аскеза, йога). Вот между этими полюсами и раскинуто поле
коэкзистенции телесного и духовного в людях. Потому всеобщие суждения,
относимые к «человечеству» или к «людям вообще» всегда будут условно
равноправны, равнодоказуемы и антиномичны, ибо они описывают разные
антропологические группы.
В
нашем случае можно сказать так: правы и медицина, и экзистенциальная философия.
Все зависит от опять-таки сакраментального вопроса: «Кто сей?» Слабые волей и
духом подчинены безусловно своему телу, им и являясь, у них отсутствует даже та
относительная автономия, что свойственна большинству. Осознавания существования
переживаются ими в зачаточном виде - соответственно чуствительно-реактивной
форме самого их мышления. Они – тело, органика, в дополнение к которым
приложено сознание как естественный признак homo. Потому их
жизненные, душевные проблемы если и возникают, то действительно проявляется
лишь в прямой связке с органикой, просто душа врощена в их тело, не существуя в
виде автономного начала. Потому депрессия здесь успешно излечима химией и
врачебным внушением.
Для
сильных волей и духом их жизненные проблемы проходят в большей степени через
сознание и для них они, прежде всегопроблемы сознания. Им нужно
самолечение, рефлексия, внутренний поиск, внутреннее самоопределение. Их
душевные болезни не вылечить химией, тем более посредством внушающего воздействия
людей, которые в большинстве своем интеллектуально не соразмерны им. Ясно, что
мы говорим лишь о душевных проблемах, а не органичных повреждениях, против
которых бессилен даже совершенный разум.
Кстати
известно, что психиатры на основе «анализа» биографических свидетельств любят
ставить неутешительные диагнозы великим людям. У них они сплошь шизофреники,
депрессивные личности, алкоголики, с маниакальными идеями и т.п. По своему они
правы: для них человек есть, прежде всего, тело (телесная психика), в
дополнение к чему существует сознание – и антропологическое большинство
(«слабые» и изрядная часть «средних») таково и есть. Но неординарные
представители скорее грядущего «сверхчеловечества», - это, напротив, постоянное
внутреннее раздвоение на самоосознающий, несчастный, конфронтирующий с телом
дух и собственно плоть. Именно они «делаются сознанием» по своему жизненному
стилю и ненормальность становится их нормой. Сильная воля и развитое
идеалистическое воображение создают им собственную символическую, параллельную
социофизической, реальность. Они ведут себя часто по логике последней – отсюда
странность их поступков для нормального, инкорпорированного в видовую
реальность социума, большинства.
1.2 Интеллектуальное самоубийство как одно из свойств норм ненормальности
Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема, - весьма
глубокомысленно заявил Камю, - проблема самоубийства. Решить, стоит или не
стоит жизнь того, чтобы ее прожить – значит ответить на фундаментальный вопрос
философии. Для многих этот тезис непонятен и эпатажен. Меж тем сама его
глубинность должна быть все же высказана, досказана. Подразумевания здесь следующие.
Первое:
философия понимается как индивидуальный проект, в котором «бытие»
воспринимается как «мое бытие», полагается этим - вот «я» и есть пожизненно
длящееся самоопределение, ничем устойчиво определенным впрочем, не кончающееся.
Проще говоря, философия есть индивидуальное самоопределение, лишь тогда она
философия, а не чья-то идеология, религия, доктрина. Второе: человек все же
способен ставить и решать эту действительно основополагающую проблему
(самоубийства) лишь, когда к тому будет готово, «дозреет» его сознание. Само же
сознание и осознанная постановка есть имманентная форма внутренне
противоречивого самоосуществления человека. И не любого, а лишь немногих.
Для
большинства явление суицида квалифицируется по старинке как итог душевного
расстройства, генетической предрасположенности или же откровенной дурости,
абсурда, не говоря уже о тягчайшем грехе (с точки зрения религиозно настроенных
людей).
Так
же общим местом является утверждение о «утере смысла» как глубинной подоплеке
самоубийства. Однако это неверно, самоубийство, если оно совершается
нормальными людьми, есть определенный смысловойответ на кризис
существования, хотя он же приводят к уничтожению самого носителя индивидуального
смысла, но этот ответ инкорпорируется в неуничтожимую «материнскую»
межиндивидуальную среду.
Самоубийство
– это один из нормальных вариантов ответа на кризис существования. Лично я его
отвергаю и осуждаю по собственным мотивам, однако вынуждена признать его
нормальность по следующим основаниям. Во-первых, и это главное, самоубийство
есть всегда «ответ» со смыслом, о чем дополнительно будем говорить чуть ниже, а
потому он есть неотъемлемый компонент нашего мира – смысловой интерсубъектной
реальности. Во-вторых, вполне приемлемы соображения о том, что право на самоубийство
органически завершает полноту прав человека, являясь правом на предельную
самодетерминацию собственного существования. Эта тема должна более решительно и
последовательно извлекаться из непонимания замалчивания, гуманизуема
экзистенциальным прояснением, но без провоцирующей романтизации.
Люди
истребляют себя по разным причинам, но всегда в контексте смысла – имея в виду,
зная о существовании интерсубъектного и в этом плане «объективного» смысла,
оказывающегося для них важнее своего, индивидуально-самородного. Все множество
суицидов можно разделить на две группы. По критериям степени персонализации и
соответствующей формы рациональности. Одна группа, в которую включается
абсолютное большинство самоубийц – внешне-осмысленные.Это люди, для
которых «внешнее» всегда важнее: социальное отличение, внимание других,
общественное мнение, ценности и идеалы, значимости, нитересы целого.
«Внутреннее» если и имеет место быть, то не самородно, не самообосновываемо, а
является всего лишь проекцией социальных мнений и предрассудков. Человек
большинства всегда был прежде всего «частью». В наши дни подобная «часть» еще к
тому же всерьез полагает, что она «неповторима» и «характерна». Однако это
всего лишь поведенческий стереотип, пустая эгоистическая форма, лишенные действительного
содержания.
Современная
урбанизованная индивидуалистическая культура оставляет человека наедине с
собой, но он не персонализуется, он лишь атомизируется, аномизируется,
страдает, не может вынести одиночества – естественной среды самоформирования,
страшится себя, не хочет брать ответственность за себя, бежит обратно – в
традиционные и новые коллективистские формы общности. Персонализация – как
удавшаяся самородная индивидуализация достаточно редка, чаще индивидуализация,
наткнувшись на внутренние рифы апатии, лени, внутренней сонливости, вырождается
в несчастное дезориентированное сознание.
Другими
словами, большинство людей все же коллективисты по своей натуре (стиль:
соучастие, функционирование, синхронизация, отсутствие желания взвалить на себя
ответственность независимого бытия) и их поведение строится по социально-реактивной
логике части целого. Даже в суициде, где сам их поступок, представляющийся
бессмысленным с точки зрения индивидуального жизненного смысла (т.к. означает
его безвозвратную утерю, уничтожение), вполне осмыслен – и только там осмыслен
– в контексте отношений часть-Целое (родственников, друзей, врагов, окружающих
людей).
Самоубийца
здесь всегда «что-то говорит» своему окружению, даже если не оставляет предсмертных
записок, он знает-надеется: те, кому надо – поймут. Его индивидуальные
жизненные смыслы всегда «прилеплены» к общественным нормам, конкретной
эмоционально-смысловой среде его обитания. Соответственно в самоубийствах «с
поводом», с мотивацией, имеет место быть рассудочно-житейская рациональность.
Это средняя, условная, во многом социально-мифологическая, рациональность
Целого или – «у всех одинаково и понемножку». Самоубийца здесь совершает
самоистребление достаточно легко потому именно, что не чувствует по-настоящему свою
уникальность, он часть социально-смыслового Целого, символического мира
повседневности и его протесты, демонстрации, самонаказания ориентированы на
невидимую публику понимающих (жалеющих, горюющих, восхищающихся и т.п.) И
там-то, в представлении о том как тебя представляют и как о тебе думают и
находится его «я».
Это
какой-то дурной идеализм на самом деле. Дурной потому, что отвергая всякую там
философию, признавая реалии, человек повседневности сам оказывается в
вымышленном, условном мире, где реалии – те же предрассудки,
стихийно-социальные мнения. Встраиваясь в них своим поведением и сознанием,
человек имеет свою самоидентификацию именно в подобных реалиях и совершая акт
суицида он верит, действительно стремится самоуничтожением внести какие-то возмущения
в эту реальность. Что будет с ним, как с действительным я, самосознанием, его
особо и не волнует – не стоит волноваться о том, чего нет. Ведь он никогда по
серьезному, глубинно не переживал свою трагическую единократность и
ошеломляющую единственность, которые никогда в принципе не могут стать
известными другим. Он – анонимная часть, функция, символ, имя и также бесшумно
уходит, как и появился, в свою истинную обитель и пристанище – анонимное Целое,
в контектсе которого совершается вечное броуновское движение житейских смыслов:
кто-то кого-то любит-не любит, кто-то благороден-негодяй, кто-то
велик-ничтожен, счастлив-не счастлив и бесконечно в том же духе. Неустранимые,
имманентные противоречия самого человеческого существования здесь предстают как
неудачные стечения обстоятельств, роковые случайности, проявления
индивидуальной неприспособленности. В утере смысла видят происки врагов или,
напротив, винят собственную несчастную судьбу. И неудивительно, человек здесь
постоянно прописан во «внешнем» смысловом пространстве, незримо-естественно
инкорпорирован в него.
Основные
формы внешне-осмысленных самоубийств потому социально-реактивны, житейски-рациональны.
Проблемы существования представлены в них глухими намеками, растерянностью,
непонятной тоской - соответственно степени владения собой как сознанием,
степени знания себя. Это протест (против несправедливости, обмана, оскорбления,
измены, непризнания и пр.), самонаказание (следствие внутреннего суда) и
капитуляция («ах как я устала, страшно устала»). Несколько приоткрывают дверь
понимания смысловой подоплеки большинства суицидов предсмертные записки,
которые оставляют около трети зафиксированных в годы наблюдений самоубийц.
Суицидологи
в один голос утверждают о поразительной банальности, натужном позерстве,
тривиальности и мелочности предсмертных распоряжений. В наиболее осмысленных
записках часто встречается лейтмотив: «удивительно пусто в голове» – как-то
предполагается, что в эти последние, торжественно-зловещие минуты, человека
должны посещать прозрения, особо величественные мысли. Ошибка воображения,
нашего романтичного воображения, которое представляет себя на их месте – мы
меряем остальных по своей мерке. Чаще всего достаточно лапидарно указывают
причину: несчастная любовь, невыносимые тяготы, унижения, страдания, обиды и
пр.
Другая
группа самоубийств – внутренне-осмысленные.Собственно они нам и
интересны, т.к. являются личностно и метафизически осмысленным выбором,
вариантом самотчетного ответа на синдром существования. Для этой, очень редкой
категории самоубийц важнее «внутреннее», доводы философствующего разума и
идеалистическая рациональность (интеллигибельных «миров», религиозных учений,
философских систем). Они существенно автономизированны от повседневности, хотя,
конечно же, живут в ней как и все остальные смертные. Автономизированны они в
смысловом отношении, сознают условность, относительность, чуждость для себя абсурдной
логики повседневного смысла. Они создают свою идеалистическую реальность, в
которой по-настоящему живут и логике которой стремятся подчиняться. Лишь в
редчайших случаях самобытнейших творческих умов (пророков, создателей философских,
религиозных, мистических, литературных "миров") речь идет о индивидуалистических
реальностях. Интеллектуал-самоубийца облекает свое переживание синдрома
существования в определенную мировоззренческо-смысловую форму. Его суицидальный
ответ на расщепление смысла и существования имеет форму логического вывода из
общих рассуждений о фатально жестоком, бесчеловечном порядке мирового бытия. В
этом его отличие от простого, заурядно-бытового самоубийцы, который вследствие
зачаточности развития его самосознания способен лишь бессловесно-ненавидяще страдать
и угрюмо-молчаливо уходить из жизни.
Оба
равны в экзистенциальном отношении – «вызревании» синдрома существования в
зрелом возрасте до острых, кризисных форм. Суицид – один из вариантов
реагирования на него. Более редкий вариант, чем другие смысловые ответы, но
пропорционально представлен во всех антропологических категориях. Отличие
скорее в степени самоотчетности.
Общим
для рациональных самоубийств является встроенность их мотивировок в характерные
идеалистические реальности, в которых живут сознания суицидальных
интеллектуалов. Реальность, или значения «реальности», производны от состояний
индивидуального сознания, от степеней и форм его развитости на путях
внутреннего саморазличения, самоорганизации. Для массового, типизованного
сознания координаты реальности заданы универсалиями массовой культуры –
синтетичного ментального образования исторических, рациональных и
архетипично-мифологических компонентов. Понятно, что чем рациональнее,
внутренне четче индивидуальное сознание, тем в большей степени оно требует, ему
нужно такое же четкое, рациональное, упорядоченное представление о мире - эта
та реальность, в которой органично и естественно оно себя будет чувствовать.
Весьма образно и точно сказал об этом Шпенглер: «рационализм, сообщность
бодрствования образованных людей», чья религия заключается в критике и чьими
богами являются понятия». Но не рационалистические картины мира порождают рациональные
суициды, а интеллектуально развитая, но суицидально склонная личность не
способна найти в рациональных картинах мира столь необходимую ей поддерживающую
силу. Тем более, что таковой, поддерживающей человека, его смысл,
«онтологической силы» в подобных картинах мира просто нет. Рационалистические
картины мира, особенно объективистско-материалистической ориентации, требуют от
принимающего их сознания упорства, «мужества быть». В этих «реальностях» установлены
значения анонимного объективного вселенского миропорядка, в котором человек и
человечество – исчезающие эпизоды его непрерывного, неудержимого становления.
Смыслы мира и человеческие смыслы разделены в виду отсутствия их объединяющей
антропоморфной основы. Мир – сам по себе, человечество – само по себе,
отдельный человек – сам по себе. Что остается человеку в такой вселенной? Либо
принять правила игры и существования, либо отказаться от бесцельной,
бессмысленной игры, опрокинуть игровой столик, либо попытаться прорвать
естественные пределы, выйти «за них», в безумной надежде-интуиции радикально
изменить «вселенские правила».
Как
известно, основу любой человеческой общности: от этноса до профессионального
сообщества образует нормальное большинство – по критериям принятия ими норм
жизни, правил объединения. Так и среди тех представителей интеллектуальной
элиты, которые придерживаются объективистских рационалистических,
деантропоморфизованных представлений о реальности. Эти представления с
логической принудительностью констатируют аутентичность одиночества, смысловой
самозамкнутости человеческого существования во вселенной, которой нет до него
абсолютно никакого дела. Жизнь потому бессмысленна и наиболее достойно с точки
зрения бесстрастного разума окончить ее самому, показав хотя бы единственный
раз свою,а не запрограммированную природой, волю. Стоик и эпикуреец это
и делают: и когда они принимают о том твердое решение еще в зрелом, цветущем
возрасте, и тогда, когда, постоянно помня об этом решении и поддерживая в готовности
волю, определяют срок и приводят решение в действительность.
Решение
радикальное, но логически адекватноекартине реальности и построившему
ее разуму. Совесть потому чиста, ибо выбор сделан, приговор произнесен – но с
отсрочкой. Тот же разум говорит: природа дорога самой себе, наша жизнь есть во
многом удовольствие плоти. Радости плоти, конечно же, мимолетны и бессмысленны
с точки зрения разума, но было бы также нерациональным и «не вычерпать» все,
положенное по природе здоровому функционированию тела. Жизнь приговоренного к
смерти, где время и формы смерти выбираются самим приговоренным, обретает более
интенсивно-вбирающий характер. Сроки установлены, жизненное напряжение
возрастает – в противоположность вялотекущему существованию людей с естественной
иллюзией личностного бессмертия.