Следует
также сказать несколько слов о диалоге Платона "Тимей”. В этом диалоге
впервые прозвучала идея сотворения мира из аморфной материи. Любопытно, что,
согласно Платону, и само время творится одновременно с миром. Вначале участники
диалога обращаются с молитвой к Богу: "Ибо все, кои хоть в какой то мере
обладают здравым умом, во всяком деле, большом или малом, прежде всего имеют
обыкновение призывать Бога: тем более это прилично нам, собирающимся обсуждать
вопрос, рождена ли вселенная или не рождена; если мы не безумцы, то должны
призвать Бога в помощь". Что касается вечности вселенной у Платона, то
комментатор ХV1 в. Себастиан Морцилло пишет: "Если мы хотим объяснить его
(Платона - И.Л.) истинное суждение, то ясно, что он, как и Аристотель, считал,
что мир вечен и не рожден ни от какого начала. Поскольку сущность мира Платон
называет вечной, он говорит, что Бог не заново ее произвел, но сообщил ей форму
и привел ее в порядок". Морцилло считает, что, согласно Платону, время
существовало до сообщения Богом формы миру, но было "нечетким и
неопределенным": "Ибо и до сотворения неба субстанция вселенной
существовала, хотя и была невозделанной и неупорядоченной; также и время было
тогда нечетким и неопределенным. Когда же был рожден мир, и время вместе с
небом сделалось упорядоченным и благодаря движению его (неба - И. Л.)
четким".
В
заключение скажем о восприятии Платона в России. На русский язык сочинения
Платона были переведены в 70-ые годы ХVIII века трудами переводчиков
Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге. Во введении переводчики
(священник Иоанн Сидоровский и коллежский регистратор Матфей Пахомов) пишут:
"Весь
свет со удивлением взирает на то блаженство России, Отечества нашего, до коего
возвысилась она в настоящем златом веке. Но может ли что иное быть источником
благосостояния какого-либо царства, как не едина токмо мудрость предержащия
власти? Платон, знаменитейший из всех древних философов, полагая сию истину
всякого сомнения чуждою, в пятой книге своего гражданства (речь идет о диалоге
"Государство" - И.Л.) сказует, что всякое царство тогда достигнет
своего блаженства, когда или цари будут любомудрствователи, или
любомудрствователи сделаются царями. Таковой истины, как бы прорекательне Платоном
изреченной, зрится в России ныне, паче нежели в предшедшие веки, самое событие.
Отечество наше, коль величайшею ни блистает теперь пред прочими державами
славою, коликим ни наслаждается благоденствием всему сему есть виновница
державствующая во днех сих августейшая монархиня наша[...]”
В
этом же введении дается краткая биография Платона и обзор его творчества. В
частности, авторами введения говорится, что "многие порицают сего писателя
(Платона - И,Л.) за то, что он не предлагает о вещах просто и ясно, и сим самым
причиняет читателям своим темноту и неудобовразумительность". Отвечая на
это обвинение в адрес Платона, переводчики пишут: "Известно, что
обретаются два образа сочинений. Един есть простый и сухий образ, свойственный
мафиматикам, представляющий истины, чуждые всяких украшений[...] Сей образ
тогда бывает изящен и полезен, когда употребляется пред человеками
просвещенными, разумными и непричастными предрассуждениям. Вопреки, он лишается
всея своея силы, если предлагаем будет людям предубежденным, легкомысленным и
жестоковыйным[...]"
Это
введение к Собранию сочинений Платона представляет собой первый отечественный
опыт анализа философии выдающегося греческого мыслителя.
При жизни
Платона ходили слухи о том, что в Академии преподается в устной форме особая
тайная философия, о которой в диалогах ничего прямо не говорится. Диоген
Лаэртский свидетельствует:"Словами Платон пользовался очень разными,
желая, чтобы его учение не было легко уяснимым для людей несведущих". Из
этого следует, что Платон свои диалоги предназначал как для сведущих, так и для
несведущих. И действительно, любое иносказание предполагает разделение
читателей по крайней мере на двух типов. Их можно назвать по разному Диоген
называет их сведущими и несведущими, я - А. Т. Геворкян называв их первыми и
вторыми. Первые читатели не улавливают цели иносказаний, или вовсе не
воспринимают иносказаний; вторые же обнаруживают иносказательный покров и
выявляют то, что скрыто под различными Формами иносказания. Сам Платон также
разделял своих читателей на два типа. Об этом свидетельствует Седьмое письмо,
где он говорит:"Если бы показалось, что следует написать или сказать это в
понятной для многих форме, что более прекрасного могло быть сделано в моей
жизни, чем принести столь великую пользу людям, раскрыв всем в письменном виде
сущность вещей? Но я думаю, что подобная попытка не явилась бы благом для
людей, исключая очень немногих, которые и сами при малейшем указании способны
все это найти". Из этого можно видеть, что сам Платон разделял своих читателей
на "многих" и "немногих". Именно на этих немногих и
рассчитывал Платон при построении сложной структуры диалогов, в которых под
различными формами иносказания он скрыл свои подлинные воззрения.
Начиная
с древности в платоноведении существовала точка зрения, согласно которой
диалоги - экзотерические (внешние) сочинения не содержат в явном виде
эзотерических (внутриакадемических) учений, которые преподавались ученикам
Платона устно и хранились в тайне от внешнего мира. В этом свете основной
проблемой платоноведения стало выявление соотношения двух Платонов: автора
диалогов и наставника Академии. Об этом свидетельствует, в частности; А.
Клеванов, который в 1861г. писал: "Было высказано некоторыми довольно
странное мнение, будто и из подлинных сочинений Платона нельзя извлечь
истинного понятия об его учении, что оно в полной ясности преподано им тайно
только ученикам его, а в сочинениях внутренний смысл учения скрыт под намеками
и образами, частью с умыслом, частью из осторожности". Сам А. Клеванов называет
эту точку зрения странной и, вероятно, солидаризируется со Ф. Шлейермахером,
который, как утверждает А. Клеванов, опроверг эту догадку и с его времени почти
потеряли в нее веру. И действительно, Ф. Шлейермахер в XIX веке был
авторитетным теологом и своими переводами сочинений Платона на немецкий был
известным и в платоноведении. Он своими интерпретациями христианизировал
Платона, а свидетельства Диогена Лаэртокого и других он объявил несерьезными
анекдотами ненаучной традиции и категорически отверг их. Воззрения.
Ф.
Шлейермахера о Платоне оставались господствующими в XI Яз. В особенности трудно
было выйти из-под его влияния мыслителям христианской направленности. В этом
отношении интересна позиция Гегеля, который отверг концепцию двух Платонов:
"Это, впрочем, дурное различение, так как получается вид, будто у Платона
были две философии: одна для внешнего мира, для людей, а другая - внутренняя,
сохраняемая для интимного круга". Он полагал, что у Платона одна
философия. Однако, его интуиция исследователя заставляет его частично признать
то, что он в общем отвергает: "Но эзотерическим является спекулятивное,
которое, хотя бы оно было написано и напечатано, все же, не будучи тайной,
остается сокрытым для тех, кто не хочет делать усилия мысли". Таким образом,
Гегель фактически признает, что диалоги Платона рассчитаны на читателей двух
типов: тех, которые не делают усилия мысли и тех, которые, делая усилие мысли,
правильно понимают спекулятивное сокрытое.
В
ХХв. эзотерические тенденции в платоноведении начали усиливаться. В 1912г. В.
Егер безоговорочно провозгласил, что настоящая философия Платона не может быть
найдена, в его диалогах, которые следует считать не философскими сочинениями, а
произведениями искусства. Подлинно платоновские воззрения содержались в его устном
учении - том, которая может быть восстановлена по свидетельствам Аристотеля и
других его учеников. Этой концепции В. Егера придерживаются представители
известной тюбингенской школы Г. Кремер и К. Гайзер, которых обычно называют
эзотеристами, Е. Н. Тигерштедт говорит:"Если бы диалоги вдруг бесследно
исчезли, это не повлияло бы на эзотерические концепции платонизма, поскольку
последние не основываются на анализе диалогов, хотя эзотеристы последовательно
пытаются найти в них обоснование своих мнений".
Итак,
можно ли считать философское наследие Платона артистическим философствованием,
местами гениально прозорливым, однако лишенным систематической строгости и
методически исчерпывающей полноты? О большинстве диалогов, за исключением Тимея
и Законов, действительно, можно сказать, что построение их прихотливо, логика
изложения определяется скорее художественными или пропедевтическими задачами,
нежели логикой философского предмета. Тем не менее об отсутствии системы в
философском наследии Платона не может быть и речи. Внимательное изучение
Платоновского корпуса показывает, что в нем всесторонне и полно выражена
тщательно проработанная философская концепция, диалектически изощренная и, что
самое замечательное, свободная от догматической косности и окостенелости.
Душа
платоновского идеализма учение о Благе. Из платоновской философии вошло в
культурный обиход человечества не только понятие идеи, но и понятие идеала.
Идеализм Платона идеализирующее учение. Прежде всего Платон идеализирует
познавательную деятельность человека. Платоновская гносеология менее всего
хлопочет об адекватности человеческих познаний познаваемому миру, главное в
познании усмотрение перспективы движения к совершенству. Познание постигает
вещи только тогда, когда оно постигает меру возможного совершенства каждой
вещи, ее идеал, а также место этого идеала в Едином Благе Бытия. Соединение в
одной высшей идее Блага, Бытия и Единого обусловило сквозное единство
этического, космологического и гносеологического уровней его философского
учения. Сущность человека, согласно этому учению, заключается в безостановочном
устремлении к познанию совершенства бытия, своего собственного совершенства,
своего идеала, и тем самым к самоусовершенствованию. Подобным же образом Платон
идеализирует природу мироздания, общественный порядок, да и все, к чему
прикасается его мысль. Философия, по Платону, начинается с удивления, а
держится и питается любовью, любовью к идеалу и к любому объекту мысли как к
возможности идеала.
Философия
Платона не раз возрождалась на протяжении истории под именем платонизма. Этим
именем называется всякое учение, которое в основание бытия кладет идеальные
сущности, в основу познания интеллектуальное усилие, отправляющееся от
интуиции, в опыте имеющее лишь результат, но не источник, а в этике
проповедующее превосходство вечных ценностей над заботой и злобой дня.
В
политике это выражается в примате общегосударственных интересов перед частными;
закон подчинения гражданина государству понимается как справедливость и
становится залогом спасения и будущего блаженства каждой человеческой души.
В
логике это означает превосходство общего над единичным и более общего над менее
общим, в гносеологии суверенитет понятия и приоритет его перед чувственным
опытом. Истина это закон подчинения знания идее.
В
космологии это сказывается в низведении самодостаточного и самодвижущегося
космоса досократической философии на уровень производного и произведенного
механизма, скопированного с внеположенного космосу образца и приводимого в
движение силой, лишь отчасти заключенной в космосе и ведущей свое происхождение
от внекосмических начал. Закон приближения копии к образцу именуется у Платона
истиной, закон подчинения частей целому и соподчинения частей внутри целого
соразмерностью, закон полного и совершенного единения многого в одном красотой.
Истина, соразмерность и красота сводятся в наивысшее единство, именуемое
Благом.
Тем
не менее философия Платона это не философия приоритетов, это философия меры.
Крайности Платона это не области существования, а пределы понимания. Истина
бытия и понимания каждой вещи и ее идеи определяется как мера. Мера это
количественно определенное среднее, узел связи двух крайностей многого и
единого, частного и целого, единичного и общего, соотношение которых в их смеси
определяется числом. Число это то, что объединяет физическое существование
космоса и метафизическое бытие идей. Самое конечное единство определяется
числом единица . Отношения любой из идей к идее единого составляет меру и число
этой идеи. Мера и число вещи это отношение наличного соотношения между
соединившимися в ней крайностями к тому, которое задано ей идеей. Мир вещей,
таким образом, от мира идей отличается тем, что у идеи свое число, целое, а у
вещи всегда дробное, знаменатель которого может увеличиваться или сокращаться,
обнаруживая меру совершенства вещи; мир вещей именуется миром становления,
поскольку каждая вещь в нем находится в движении, направленном к
совершенствованию, к сокращению разрыва между действительностью и истиной. Вещь
всегда лишь становится тем, что есть ее идея, путь ее становления бесконечен, а
разрыв между совершенствующимся и совершенством всегда сохраняется, ибо
отягощенная несовершенством индивидуальности вещь всегда чуть-чуть не-до-идея,
как бы ни блистала она соразмеренностью, добротностью и красотой.
Добротность,
или добродетель, это та же мера, но понятая в эстетическом или этическом
смысле. В государстве мера-добродетель гражданина это его сословная
принадлежность. В космосе мера-добротность вещи дается ей как ее возможность,
то есть как диапазон ее перемен в процессе становления, определенный ее
включенностью в соразмерное единство целого.
Мера
и возможность философии состоят в очищении и возвышении души человеческой, во
всемерном развитии способности бессмертной души к припоминанию тех созерцаний,
какие доступны душам, поднявшимся до края, отделяющего небо от занебесной
области идей.
Ближайшим
образом душе требуется припоминание идеи справедливости (и Блага, ибо верховная
идея Блага познается в каждой из прочих идей как цель и основание всего), дабы
справедливой жизнью заслужить себе право в последующих воплощениях подниматься
раз от разу все выше и выше по ступеням совершенствования. Однако познание этой
высшей справедливости в земных условиях оказывается едва ли не самым трудным
познанием, к нему ведет долгий путь воспитания и образования, развития
мыслительных способностей.
Конечная
цель философии привести к осуществлению все лучшие возможности души, ее
способность путем мнения, состоящего из веры и уподобления, и мышления,
состоящего из познания и рассуждения, находить верную дорогу как в лабиринтах
становления, так и на магистралях бытия.
Наконец,
какова та картина, то зрелище, которое душа, получившая посредством философии
свое полное развитие, может составить как идеальный образ своего двойного
обиталища? Это должно быть зрелище космоса, с одной стороны, и вечного
прообраза этого космоса бытия с другой. Однако истинное бытие лишено не только
материи, но и формы, к тому же оно просто, односоставно и тем самым
неподвластно логосу-отчету, разбирающему состав многосложного. Высшая ступень
истины неизреченна, постичь ее можно самое по себе, в свете ее собственного
сияния, но выразить лишь в отображении, в эйконе. Таковы эйконы пещеры в
Государстве , земли в Федоне , неба и занебесной области в Федре . Наиболее
правдоподобным эйконом бытия является сделанный по его образцу космос, он более
всего подобен своему благому образцу-прообразу, поэтому изображение космоса в
Тимее можно считать наиболее адекватным из возможных эйконов бытия.
Можно
ли считать правдоподобный миф Тимея не только наиболее истинным изображением
бытия, но и собственно изображением бытия? Не относится ли космос к бытию как
становление к своей идее? Не есть ли космос сотворенный аналог бытия, как время
и движение космоса аналоги вечности и покоя бытия? Исчерпывает ли идея космоса
всю полноту мира Идей? Есть ли в мире бытия образцы для других созданий? В
наследии Платона, скорее всего, нет на этот счет указаний, кроме, может быть,
одного. Говоря о сотворении космоса из двух начал, идеи-образца и восприемлющей
материи ( Тимей , 50 С-Е), Платон замечает, что этому неопределенному,
бесформенному, безвидному восприемлющему началу предстоит воспринять все
возможные формы, все роды вещей, все возможное разнообразие видов. Для
обозначения целокупности космоса в греческой философии употреблялось слово пан
все, всевозможное, всяческое, всякое все. Платон не может сказать о космосе,
что тот все, помимо космоса есть бытие, но что космос являет собой всевозможную
пестроту всяческого бытия в становлении, это, по-видимому, можно считать
вероятным.
Единое,
Благо, Бытие все эти идеи находят отражение в космосе, остаются только два
начала, две крайности, не затронутые этой игрой отражений, это предел и
беспредельное, ум и необходимость, идея и материя, единица и неопределенная
двоица. В союзе с беспредельным предел порождает космос, но вне этого союза он
остается чистой идеей, идеей идей, числом числа, бытием бытия. Беспредельного
вне союза с пределом нет, оно небытие. Предел же есть бытие. Дальше и больше
бытия уже ничего нет. Здесь Платон ставит точку. Здесь его Бог.
Довольно
глубоко зашли мы в страну Платона, и здесь автор оставляет читателя, поскольку
обещал ему указать путь к Платону, а не от Платона, вызвался ввести его в
платоновские пределы, но не вывести из них. Пусть читатель не сетует на автора
за его вероломство, а главное, не ощущает своего положения безвыходным. Человек
в платоновском мире не чувствует себя центральной фигурой, но в то же время он
сознает, что находится где-то очень близко к центру, гораздо ближе, чем
что-либо иное в этом мире. Человек не возвеличен над миром, чтобы быть мерой
всех вещей, он обречен быть их мерой, потому что у них никогда-никогда не было,
нет и не будет другой. В человеке весь мир познает себя, в человеке человек
познает себя, в человеке познает себя само познание, такова человеческая работа
в мироздании, такова выпавшая ему в космо-полисе человеческая справедливость,
такова космополитическая софия.
Человек,
если он человек, обязан, своим космическим гражданским долгом обязан быть
мудрым, хочет он этого или не хочет, хватает у него смелости духа на то, чтобы
быть мудрым, или он предпочитает трусливо прятаться от истины, поглубже
натягивая на вежды свой дурацкий колпак. Истина все равно откроется человеку и
малодушного сделает несчастным даже в благополучии, а мужественному принесет
много горя и страданий, но он их не заметит, ибо его умные очи в свете блага
уже не способны будут видеть дурное.
Умудренный
человек без иронии, всерьёз не будет приговаривать: Я знаю, что я ничего не
знаю или Я не знаю, знаю ли я что-нибудь, но я это всего лишь то, что я знаю, и
больше ничто . Знать как можно больше или знать. Одно это каждый человек
выбирает для себя сам. Главное, что человек отдается мудрствованию, отдает
мудрости всего себя и в этой самоотдаче он уже не отличает жизни от смерти, да
их и нет для него, как нет для истины уже прошло или больше не будет . Истина
всегда есть, знание всегда знает, и словами я прежде знал, да позабыл
маскируется равнодушие. Человек мудрствующий не знает забвения, ибо забыл это
разлюбил , а он любит, и любовь его непрестанна, а с ней безграничен он сам.
Любовь открывает человеку мир, но и человека любовь открывает перед миром,
делает его беззащитным, принадлежавшее ему ничьим, а его самого общим
достоянием для всех на свете вещей, всеобщим. Любовь разбирает перегородки
между обособленными сущностями, любящее растворяется в возлюбленном, любовь
становится всеобщим и всеобъемлющим пространством, воздухом бытия. И, как
сказал поэт:
...
Я дышу и значит, я люблю,
Я люблю и значит, я живу...
Платон - первый в Европе последовательный представитель объективного
идеализма, основатель этой философии. Объективный идеализм Платона есть учение
о самостоятельном существовании идей как общих и родовых понятий. Платон всю
жизнь проповедовал всеобщую гармонию. Когда Платон захотел очертить предмет
своей эстетики, он назвал её ни больше ни меньше, как любовью. Платон считал,
что только любовь к прекрасному открывает глаза на это прекрасное и что только
понимаемое как любовь знание есть знание подлинное. Гармония человеческой
личности, человеческого общества и всей окружающей человека природы - вот
постоянный и неизменный идеал Платона в течение всего его творческого пути.